вечный пионер
Раз уж я пошла по Толстому, то не могу не поделиться микродиалогом, который мне близок.
Из жизни каторжан, вестимо. (Нет бы меня пробрало что-то про высокие чувства князей)
Звуки эти были сдержанные рыдания рыжей женщины. Рыжая плакала о том, что ее сейчас обругали, прибили и не дали ей вина, которого ей так хотелось. Плакала она и о том, что она во всей жизни своей ничего не видала, кроме ругательств, насмешек, оскорблений и побоев. Хотела она утешиться, вспомнив свою первую любовь к фабричному, Федьке Молодёнкову, но, вспомнив эту любовь, она вспомнила и то, как кончилась эта любовь. Кончилась эта любовь тем, что этот Молодёнков в пьяном виде, для шутки, мазнул ее купоросом по самому чувствительному месту и потом хохотал с товарищами, глядя на то, как она корчилась от боли. Она вспомнила это, и ей стало жалко себя, и, думая, что никто не слышит ее, она заплакала, и плакала, как дети, стеная и сопя носом и глотая соленые слезы.
-- Жалко ее, -- сказала Маслова.
-- Известно, жалко, а не лезь.
Собственно, весь отрывок тут ради двух последних фраз.
И за этим бы последовала грустнейшая и поучительная история Маши, 18-ти лет, тоже подаренная мне стационаром.
Но Маша напоследок так умудрилась задолбать всех окружающих (кроме пожилых, падких на сериалы санитарок), тяжелой своей судьбой и идущей из этого (а также возраста и глупости) истерикой, что хочется не добродушно-отстраненно сожалеть и желать удачи, а только послать малолетню долбоебку нахрен.
Может, со временем я и раскажу, добродушно, эту историю, правда пребанальную, но пусть пройдет время.
И хоть я и не Толстой, конечно.
